"Как известно, Толстой долго выбирал место зачина романа, не раз его менял. И после многих колебаний он остановился на варианте, которого: заведомо не могло быть! Фрейлины по определению не могли иметь салон и принимать у себя светских посетителей. [...] Интересно, что фрейлины 1860-х годов с одобрением приняли роман: вероятно, в их глазах образ Анны Шерер был поэтическим преувеличением их роли при дворе и в свете".
А между тем, если сейчас кто-нибудь захочет написать исторический роман о России начала XIX века, без "салона фрейлины" никак не обойтись. Вымысел становится моделью, модель подменяет действительность. Как раз на примере "Войны и мира" это прекрасно показали Эйхенбаум и Шкловский. "Капитанская дочка", которая подменила собой книгу-близнеца - "Историю Пугачева". Да и "Три мушкетера", в конце концов, - не случайно Эко рассуждает об "энциклопедии" (= компетенции) идеального автора и идеального читателя, отталкиваясь именно от романа Дюма. В.Шмид утверждает, что в плане фикциональности ("художественности" текста) нет и не может быть принципиальной разницы между историческим романом и исторической фантазией, между Наполеоном и Пьером Безуховым. Это очевидно не так. Но как формализовать эту разницу? Как провести черту между Наполеоном Толстого, Наполеоном генерала Иволгина ("Идиот") и Наполеоном Вуди Аллена ("Любовь и смерть")? Или суть в осознании жанра - и эволюции этого осознания? Но если всё - в очередной раз - сводится к читательскому восприятию, то не означает ли это уход от проблемы в более простые для рассмотрения сферы? Авторская интенция + ее включенность в жанровую систему (историческое сознание) современников + трансформация первого и второго = "историчность" текста. Но все ли слагаемые учтены?
