Когда Жадан говорит о единении "своих", это трактуется как угодно, но только не так, как написал автор: у него не община, а хуторянство, не соборность, а анархизм. "Жадан, с его общинной идеологией, должен бы быть за империю, а он за социалистический интернационал", - диву дается Левенталь. Слова одни, а коннотации - национально окрашенные. Что карпатские нефтяники так и не стали "совсем своими" на Слобожанщине, это замечают, это лежит на поверхности, - а то, что роман написан, помимо прочего, о единстве Украины ("чужих между вами нет"), уже не очевидно. Герой "возвращается в страну, которой уже нет" (полагает Лиза Новикова. Вы удивитесь, но Украина не плачет по "стране, которой нет"; герой Жадана возвращается домой, а не в прошлое, и ностальгия у него - личная, а не общественная.
"Ворошиловград" вообще имело бы смысл издавать с кратким понятийным словарем - не говорю уж о литературном комментарии: чтобы увидеть в романе очевидное влияние авангардиста Майка Йогансена, нужно как минимум знать, кто это такой.
А то, что не понимаешь, - вернее, то, что якобы понимаешь, - очень хочется присвоить: ну как же, ведь оно совсем наше. А до какой степени книга на самом деле другая, - даже подозрений не возникает.
"Украинского прозаика вполне можно назвать одним из лучших российских авторов", - заявляет Новикова. Левенталь еще несколько лет назад объявил Жадана "нашим человеком на Украине". Нет, нельзя назвать. Нет, не ваш человек. Научитесь наконец не стричь всех под свою гребенку. Научитесь читать. Иначе ничего, кроме себя, вы не увидите; а литература - это не зеркало, это окно.
(Есть, конечно, и совсем клиника: "Ворошиловград оказался на мове. Почитал немного, поржал и бросил. Больно уж язык предков смешной, наврядли автор такого эффекта хотел". Тоже критик, между прочим.)
