Даже у Щедрина редко найдешь такой всеразъедающий сарказм, абсолютно безжалостный и безапелляционный. (Причем для читателя, слабо знакомого с реалиями 1860-х годов, - для моих студентов, например, - далеко не очевидный. Его можно принять и всерьез.) Даже Достоевский не был таким провокатором. Даже Некрасов не был так яростен в изображении пореформенной деревни.
Вот только Слепцов - не гений. И обречен оставаться во втором-третьем ряду, хотя рассказ "Питомка" вышибал слезу даже из Льва Толстого, а сейчас читается как некое предвестье Платонова.
А еще Слепцов - явный предшественник Чехова. Зрелого Чехова, автора "Мужиков", а не Антоши Чехонте.
"- Боже, боже мой, - наконец, вздохнув, сказал батюшка и, посмотрев на небо, прибавил, - премудрость".
"За стеной кто-то во сне старался выговорить:
Ме-ме-мери - мериленд".
"Господа, это подлость!.. Ура-а! Шампанского!"
"Газеты читали? Генерал Грант получил подкрепление. Еще извещают, что генерал Мид перешел Рапидан и настиг главные силы генерала Ли. Вот опять чесать-то пойдет. Ах, черти! Ну, только им против майора Занкисова далеко. В [...] Да. А еще в деревне Граблах крестьянин Леон, двадцати лет, надев овечью шубу шерстью вверх, вечером отправился в дом Семена Мазура, а он его хлоп из ружья. Вот оглашенные-то! Ха, ха, ха! Чем занимаются? а? Тоже небось солтыс какой-нибудь. Гха! Солтыс! А то еще войт у них бывает. Войт..."
Нарочито безликая, даже иногда корявая авторская речь - и необычайно достоверная разговорная речь в диалогах, со всеми перебивками, "мгм" и "м".
А вот "Письма об Осташкове" - городе, прославленном в начале 1860-х годов успешными либеральными начинаниями:
"...Но тут вы вдруг начинаете столбенеть.
- Что это? телеграф? - вскрикиваете вы. - Ямщик! глаза мои меня не обманывают? это точно телеграф?
- Верно, - успокаивает вас ямщик, совершенно довольный вашим восторгом.
- Кто же его устроил?
- Федор Кондратьевич.
- А куда проведен этот телеграф?
- Из думы к Федору Кондратьевичу".
"Боже! Боже мой! и кто бы мог поверить? Осташков, уездный город... ямщики романы Дюма читают, кузнецы гимны поют... И Европа этого не знает!.."
"Поезжайте, добрый человек, к Коновалову; там отведут вам чистую, очень чистую комнату, за 40 копеек в сутки; дадут вам ухи из налимов, и ночью клопы кусать вас не будут. И там же Нил Алексеевич расскажет вам, что он умеет танцевать кадриль и что у них в городе все свое: и пожарная команда, и певчие, и кузнецы, и рыбаки, и сапожники, и резчики, и золотильщики, и что даже фотография есть своя, что по зимам бывает клуб, танцевальные вечера, музыкальные вечера, а на театре "Горе от ума" и "Разбойников" представляют; а завтра утром съездите вы поклониться угоднику, а потом уезжайте скорей из Осташкова. Когда вы вернетесь домой - вы всем расскажете, что вы видели, а может быть, даже статейку об этом напишите, в которой как очевидец самым убедительнейшим образом будете доказывать, что в Осташкове все есть, решительно все, что нужно порядочному городу; даже больше, нежели сколько нужно; что Осташков передовой город и по развитости жителей, и по богатству, и по красоте местоположения; одним словом, во всех отношениях, и что другим городам должно быть очень стыдно. Города сдуру возьмут да и покраснеют, а мы вам так сейчас и поверим".
Вот так, между прочим, и заколачивали в гроб начала русского либерализма. А заодно с ним - и земство (тот же Слепцов, походя, в "Трудном времени"), и "теорию малых дел". Вот и не осталось от них ничего, кроме пустых фраз. "Небо в алмазах" да "мы будем работать".
