Многие пьют только переваренную воду. Она безвредна, конечно. Утверждают, что она даже полезнее сырой. Но все же она не может заменить нам родниковую воду - прохладную, освежающую, пахнующую [sic] травами, льющуюся из загадочных лесных зарослей.
Эта мысль невольно приходит в голову на спектакле "Город мастеров", поставленном в Центральном детском театре по пьесе Т. Габбе.
И еще вспоминается старинная игрушка, которой мы увлекались в детстве. Называлась она "калейдоскопом". В картонной трубке за стеклами были насыпаны кусочки разноцветной слюды. Повернешь трубку, посмотришь,- получается приятный узор. Но... иногда получается, а иногда и не получается,- все зависит от того, в каком порядке лягут кусочки слюды.
И вот если кусочки слюды мы заменим кусочками из Тиля Уленшпигеля Костера или Вальтера Скотта, из Андерсена и других наших добрых знакомцев и начнем поворачивать так или этак, то может получиться интересная пьеса. А может и не получиться.
Пьеса у Т. Габбе получилась, но все же это в известной мере переваренная вода.
Здесь много влияний, и то тут, то там всплывают ассоциации, знакомые издавна мотивы - вплоть до Бирнамского леса. Все это перекипело, спаялось, но, как всегда при этом, улетучилась первоначальная свежесть, яркость и сила.
Это не значит, что пьеса плоха. Будем благодарны автору за то, что она напомнила нам позабытые и хорошие вещи. Будем благодарны Т. Габбе за общий благородный и возвышенный тон пьесы, за то, что эта пьеса - о чести и труде, достоинстве и свободе, о людях, борющихся за свою свободу и независимость. Юная аудитория бурно приветствовала на спектакле именно эти высокие идеи пьесы.
Однако бесспорные достоинства пьесы не снимают вопроса об оригинальности и неповторимости творчества и о приеме подражания, на котором пьеса в известной мере построена.
Подражание - детская болезнь литературы. Подражали все. И, конечно, до тех пор, пока еще не окреп собственный голос и не сложилось собственное видение мира. Тогда отпадала надобность в чужих подпорках. Тогда начинался свой путь.
Это - литературный, товарищеский разговор, и я уверен, что автор пьесы не будет на меня в обиде. Ведь дело не только в том, чтобы написать добросовестную, профессионально грамотную пьесу. Каждому писателю необходимо в силу его внутренней потребности и беспощадности к себе, в силу его писательского призвания упорно идти к своему, индивидуальному, к "первым" ценностям, отбрасывая "вторые", добавочные ценности, хотя бы они и казались нам очень привлекательными. Литература - это судьба, долг, жизнь наша, и с этой точки зрения следует подходить ко всем ее явлениям.
Почему мы, зрители, с такой радостью смотрели эту пьесу? Мне кажется, по той же причине, по какой и композитор Д. Кабалевский и художник И. Федотов создали для этой пьесы прекрасное живописное и музыкальное оформление,- из-за нашей неистребимой и глубокой любви к сказке.
Ум человека - будь то старик или маленькая школьница с косичками - требует живой сказки. В сказке ничто не затемнено. Все в ней прозрачно. Если человек благороден, то он благороден до конца. Если он коварен и зол - то до предела. Если веселье - то феерическое, заставляющее маленьких зрителей невольно вскакивать с мест. А если слезы - то слезы легкие, сквозь улыбку. Ведь сказка всегда оптимистична и отражает твердую веру человечества в то, что зло никогда не будет властвовать над миром и никогда не будет поругано доброе человеческое сердце.
[...]
Самое забавное в этом тексте - то, что Паустовский явно не понимает, насколько "переваренным" языком он пишет. Но дело, конечно. не в этом.
Паустовский довольно точно описал то, что Д.Володихин называет "Средневековьем-2": создание насквозь условного псевдосредневекового мира, основанного на более-менее "общих местах" и прямых реминисценциях из общеизвестной классики. Лучший пример - "Меч и Радуга" Хаецкой, да и Дяченко так же начинали.
А, между тем, "Город мастеров" - это 1943 год. Одновременно с "Драконом" Шварца - пьесой, гораздо более "взрослой" по содержанию, и гораздо более "сказочной" (vs "фэнтезийной") по форме.
Фэнтези понравилось бы Платону: в классических образцах жанра узнавание - действительно припоминание. Габбе, разумеется, не Толкин, в языковые и мифопоэтические глубины она не заглядывает. Взятие энтами Ортханка очевидно связано с походом Бирнамского леса на Дунсинан: древний смысл позднейшей легенды, как и сплошь по тексту "Властелина" (см., читатель, немедленно см. книгу Тома Шиппи!). Связь современного и древнего текстов раскрывается, как правило, постфактум. Не то у Габбе, которая работает с уже "готовой" реальностью псевдосредневековья. Смысл пророчества о лесе, который явится в город, - именно в том, что взрослый читатель вспомнит о "Макбете", а ребенок вспомнит о "Городе мастеров", когда наконец доберется до Шекспира. Неважно, что именно подтверждает истинность событий, - мифология, лингвистика или европейская классика: важно то, что в любом случае утверждается вторичная реальность. Всё будет правильно, на этом построен мир. (Или же: всё так и есть, независимо от того, нравится ли нам это, - бесчинства фейри, ужас в сердце тьмы...)
Вторичная реальность возникает - или не возникает, тут Паустовский прав. Только не от переваренности воды это зависит.
