Рак прекословный

Хорошо в холодном ковидном феврале перечитывать Юрия Коваля.
Тем более, что многие его миниатюры из книг, сделанных вместе с Татьяной Мавриной, я раньше и не читал.
Поэтому вот вам – «Сковорода».

СКОВОРОДА

На реке Сестре есть залив, который называется — Сковорода.
Плывешь на лодке по узкой протоке — это вроде бы ручка Сковороды — и вдруг выплываешь в залив, небольшой, но такой круглый, будто кто-то нарочно округлил его берега.
Вода здесь черная, закопченная. Ослепительными кажутся кувшинки и кубышки, крупные, как чайные чашки.
Девушки в красных платьях ворошат на берегу сено. Над ними звенят стрекозы; веером выпрыгивают из-под ног кузнечики, взлетают бабочки, трепещут у самого лица, шепчут что-то на ухо.
Зазевается кузнечик, прыгнет в воду — и тут же закрутится на воде темная воронка, ударит хвостом чернолобый голавль.
В глубокой яме на дне посреди Сковороды держится лещ.
Трудно поймать леща. Он не глянет на кузнечика, не нужна ему стрекоза.
Лещ любит манную кашу.
Вечером на берегу залива разгорается костер. Темнеет Сковорода в круглых своих берегах, и высоко над рекой висит в небе огромный ковш — Большая Медведица.

Науково-популярна книжка Володимира Ґериновича «Жителі Марса» (1914).

«Чи годні ми зрозуміти культуральну уровень Марсиян? Природно, що ні».

«...И наконец, последняя встреча в середине декабря [1933 г.]. На Курском вокзале. Мне передали из Харькова с оказией какие-то материалы для «Огонька». Иду по перрону, пакет под мышкой,— ба, знакомое лицо. Так и есть, Курбас. Здороваемся. Он обрадовался мне, но растерян.

– Знову пані Валя не приїхала, – нервничая, он не замечает, как переходит на украинский. – А мала бути. Коли б там чого не трапилось. Знаєте, такі часи…

Действительно, расстроен. Как могу, успокаиваю. Идем в буфет. Разговор ни о чем, мысли Курбаса где-то далеко от меня. Сосредоточивается лишь после того, как я спрашиваю, что слышно из Харькова, из театра.

— Из «Березиля» – ничего. Молчат. Туда словно молния ударила. Там выжжено все. Дотла... Все чаще меня посещает мысль: лучше так, чем если бы все ушло в песок... Спокойно, по эволюции, по Дарвину.

— Почему?

Он какое-то мгновение задумывается. Подбрасывает на ладони спичечную коробку, смотрит на меня испытующе, как тогда, в Киеве, на Крещатике. Мрачно объясняет:

— Да как вам сказать... У древних было поверье. Недавно узнал... Место, пораженное молнией, они считали священным. И спустя много лет воздвигали на этом месте храм.

Голос глухой, ровный, морщинки у глаз шевелятся. Ждет. Я молчу. Тогда он внезапно:

— Хотите баечку?

— Смешную?

— Очень.

— Давайте.

— В добрые старые времена жил в Сицилии философ. Мяса не ел, от кровавых жертв воздерживался, разврату предавался умеренно, произносил благие проповеди и все искал «эликсир жизни», снадобье против душевного старения. Друзей хотел этим снадобьем попотчевать. Уж больно быстро они уставали. И предавали, молчаливо. Так он, знаете, бедняга, верил в переселение душ и так стремился доказать, что истина не умирает и что он, Эмпедокл, обретет после кончины новый образ, новое воплощение, что созвал он однажды учеников своих, взобрался на вершину дымящейся Этны, произнес речь о бессмертии и о метаморфозах человеческого духа — и бросился в пылающий кратер.

— И что? — мрачно спросил я.

— Ничего! — невозмутимо пожал плечами Курбас.

Он достал мундштук, вставил в него сигарету, закурил (не знаю, курил ли он до этого). Сделал глубокую затяжку. Выдохнул. Мундштук был толстый, с причудливой инкрустацией, грубой работы. Он протянул его мне.

— Тышлер подарил. Говорит, привезли ему когда-то из Сицилии. Там делают такие. Для туристов. Из лавы.

И затянулся снова.

Мы допили пиво, и я ушел. Курбас остался ждать следующего поезда...»

Издательство «Эксмо» выпустило том Рэя Брэдбери – (почти) полное собрание его рассказов о Марсе.

Аннотация сообщает: «В книгу вошли сами “Марсианские хроники”… а также “Иные марсианские хроники” и “Неканонические хроники” – два сборника “марсианских рассказов”, отобранных самим Брэдбери».

Нилом Гейманом меня уже называли, а теперь, слава богу, дожил и до титула «Рэй Брэдбери».

Издательство «Эксмо», а знаете, откуда вам известно о подцикле «Неканонические хроники»? Из библиографии сайта «Лаборатория фантастики». А знаете, как этот подцикл там оказался? Я его составил. И дал ему название, кстати, – потому что Брэдбери никогда не собирал эти рассказы вместе.

Я составительского гонорара не требую – и вообще, фантлабовские библиографии дело коллективное, – но уж делайте свое дело ответственно.

Доктор Манхэттен на Марсе, Чарльз Дьюк на Луне.

"Колыбель для кошки". Почему первый абзац ("Call me Jonah. My parents did, or nearly did. They called me John") переведен как "Зовіть мене Йоною. Мене звуть Джоном"?
Почему хайнлайновский "Чужак" посвящен, помимо прочих, некоему "Філіпу Хосе Фармераґ"?
Слава богу, это не "кулеметний стовбур" и прочие радости гугл-транслейта, но. Но!
Upd: У того же Хайнлайна "Mars is inhabited" переведено как "Марс незаселений". Почему они думают, что я это буду покупать?

«Весной 1611 года Саймон Форман, известный лекарь и маг елизаветинской эпохи, записал впечатления о недавно виденных пьесах. (...) Ведьмы [в «Макбете»] произвели на него впечатление, но они, по мнению Формана, скорее похожи на «трех фей или нимф», возможно, потому, что их роли исполняли мальчики» (Питер Акройд. Шекспир).
Самая убедительная для меня интерпретация шекспировских ведьм – оставляя в стороне Пратчетта, - пожалуй, в «Коне блед» Агаты Кристи. Обычные старушки, только каждый знает, ЧТО они могут. То и страшно.
Но три мальчика – это тоже хорошо. Как церковный хор из «Повелителя мух».

Белинский на смерть Лермонтова: "Но увы! этой жизни суждено было проблеснуть блестящим метеором, оставить после себя длинную струю света и благоухания и — исчезнуть во всей красе своей..."
Красиво говорить не запретишь.

В "Записках клуба мнений" (1944-45) Толкин - или его герои, что одно и то же, - нападает на научную фантастику, ибо, как он убежден, никогда нога человека не ступит даже на Луну, что уж говорить о планетах других звездных систем. (Ирония в том, что события романа относятся к 1987 году.) Вот видения - это достоверно и правдоподобно, а всякие там звездолеты нарушают законы не вторичного мира воображения, а первичного мира реальности. Это очень показательно: что для Толкина НФ не создает свой условный мир, а оперирует нашим. Лем, вероятно, с ним согласился бы - ну и зря. А вот с чем я соглашусь безусловно: Толкин все о тех же звездолетах: "They're indefinitely less probable - as the carriers of living, undamaged, human bodies and minds - than the wilder things in fairy-stories". Иными словами: как только звездолет из функции превращается в объект описания, мы сразу переходим в мир ламповых компьютеров и перфокарт - т. е. того, что устаревает мгновенно. (То же, разумеется, касается и любой из общих теорий всего, которые так любезны современным фантастам.) Возможное исключение: условный "звездолет" функционально отождествляется с каким-либо литературным топосом - скажем, с готическим замком, как у Лема в "Терминусе". Здесь НФ уже переходит или в литературную игру, или в чистую метафизику - но, в любом случае, городить десятки страниц о гайках и болтах, как в "Свидании с Рамой"/"Фиаско"/"Ложной слепоте"... не окупается.

- очередная колонка Т. Кохановской и М. Назаренко: об украинской фантастике, карго-культе и о том, почему на фиг не нужна НФ.